Майсы

МАЙСА
На иврите, слово Хохма означает – мудрость, на идиш – шутка. Маасе на иврите – событие, свершившийся факт, на идиш майсе – поучительная история с юмором (или без).
Ребе Шолом из Любавичей говорил: «Тот, кто доверяет всем майсам про цадиков – дурак, тот, кто повально отвергает их подлинность – апикойрес (маловер, человек, полагающийся только на своё «я»)». В каждой шутке есть доля шутки, а остальное – правда. Неизвестно, какими были бы сегодня евреи без «еврейского юмора», если б не вкладывали свою мудрость и жизненный опыт в шутки, хохмы и майсы...
Не все майсы – реально произошедшие события, но может быть, это и не так важно? Почитайте майсы, может тогда лучше поймёте «этих евреев»?
Изучение мудрости еврейского народа это не всегда развлечение, хотя мы попытаемся так сделать, поэтому мы будем печатать в перемешку еврейские анекдоты, истории, хохмы, объеденив их одним словом МАЙСЫ и мы ждём их от вас,так же можете присылать реальные истории это даже интересней.
....................................
1. Шел Рабинович по улице. Нашел деньги. Посчитал. НЕ ХВАТАЕТ!!!
....................................
2. Умирает Рабинович. Подозвал к себе Сару и говорит ей:
- Сара, выполни мою последнюю просьбу! Сожги мое тело в крематории! Прах положи в конверт, напиши там "ТЕПЕРЬ ВЫ ПОЛУЧИЛИ С МЕHЯ ВСЁ" и отправь в Налоговую Полицию.
.....................................
3.Построили корабль в одесском пароходстве. Но не успели его покрасить. До сдачи комиссии осталось два дня. Никто красить его не берется. Тут появляется мужичок:
- Я покрашу корабль.
Приезжает комиссия. Корабль блестит- белоснежно. Сели на катер, подъехали с другой стороны- а он ржавый. Чего такое- не поймут. К мужику, а он и говорит:
- Внимательно читайте контракт: "Одесское пароходство, с одной стороны, и Иван Львович, с другой стороны, заключили контракт на покраску корабля..."
.......................................
4.От жажды погибая, босиком
бредут в пустыне баба с мужиком.
Того гляди пробьет их смертный час,
Как вдруг мужик находит ананас:
и женщине вручает ( пусть напьется)
А та, ему за это: отдается:..
Но вот вопрос! Попробуй-ка пойми,
Какой национальности они?....
Смогли ответить (вот такой конфуз)
Лишь англичанин, русский и француз.
Англичанин:
Одно я знаю точно - Who is man! -
Английский несомненно джентльмен!
Ведь только джентльмен в тяжелый час
Мог женщине отдать свой ананас!
Француз:
О мужике судить я не берусь,
Но женщина Француженка! Клянусь!
Она и лишь она способна враз,
Отдаться за паршивый ананас!
Русский:
Кто женщина не знаю, суть не в ней.
Мужчина ж - стопроцентно был еврей!
Ну кто еще, спросить позвольте вас,
Найти: в пустыне: сможет: ананас??!!!
........................................
5.Перепись населения и раввины

Фамилия рабби Леви Ицхака была Дербаремдигер (милосердный — идиш). Так было записано в документах у начальства, но получил он ее не от отца, а вот каким образом:

Царь издал указ, что всякий человек должен добавить к своему имени фамилию, а поскольку евреи этого указа не исполняли, то Бердичевский судебный исполнитель сам пошел по домам, чтобы внедрить новый закон. Когда он пришел в дом реб Леви Ицхака, тот молился и на вопрос исполнителя не обратил внимания. Судебный исполнитель не отступился и повторил свой вопрос о фамилии раввина несколько раз. Реб Леви Ицхак не выдержал и воскликнул: «Ой, Дербаремдигер Г-т, hелф мир!» (на идиш означает: «О, Милосердный Б-г, спаси!»).

Судебный исполнитель очень обрадовался: «Ну наконец-то! Зачем же нужно было меня так мучать? Так и запишем, имя — Леви Ицхак, фамилия — Дербаремдигер».
....................................................
6. Неправильная молитва
Однажды по окончании молитвы Бердичевский раби подошел к нескольким людям, бывшим в синагоге, и поприветствовал их, сказав: «Шолом Алейхем!» (Мир вам!). Произнес он эти слова с такой интонацией, словно эти люди вернулись из дальнего путешествия. Когда они в недоумении посмотрели на него, он сказал: «Чему вы так удивляетесь? Ведь только что вы были так далеко! Один торговал на рынке, другой плыл на корабле с грузом зерна. По окончании молитвы вы оба вернулись в синагогу, чтоб закрыть молитвенники!»
..................................................
7. СЛАВНЫЙ ГОРОД КОЦК
Рабби Менделе из Коцка поначалу жил с учениками в городе Томашов, но ему было трудно смириться с холодной враждебностью местной общины. Несколько месяцев странствовали они, но не могли найти подходящего места для своего "двора". Почему же выбор остановился именно на Коцке? В Коцке рабби и учеников встретили градом камней. "Доброе знамение! - сказал рабби. - Здесь мы и остановимся. Здесь, по крайней мере, народ не безучастен".
..................................................
8. Водил Моисей по пустыне евреев 10 лет. Привёл куда-то и спрашивает: Нравится вам здесь? Евреи отвечают: Нет, здесь воняет. Водил он их ещё 10 лет. Привёл куда-то и спрашивает: Нравится вам тут? Евреи отвечают: Нет, здесь воняет. Пошли они опять... Через 20 лет он их приводит он их куда-то и спрашивает: Нравится здесь вам? Они отвечают: Нравится.
Теперь у арабов нефть, а у евреев не воняет.
.....................................................
9. Сказка на Хануку
Реувен Пятигорский
«Когда армия Тухачевского в гражданскую смуту готовилась к своему бесславному походу на Варшаву, многие евреи из тех же мест тоже двинулись на запад. Ночами шли, связав жалкий скарб в узлы; тайком крались по проселкам, опасаясь близко выйти к большой дороге, где запросто можно было наткнуться на красный дозор, но и не теряя тракта из виду, а ко всему прочему, еще и старательно обходя стороной каждую деревню, чтобы мужики не убили и не ограбили. Так, между двумя опасностями — дорогой и мужиками, и бежали, согнувшись, за проводником, который знал, где можно пересидеть днем, а с темнотой опять подняться и идти, идти, идти. Куда идти-то? Представьте себе картину — мы как тени в ночи. Измучены женщины и дети, ничего не видно. Где-то впереди сдавленный шепот вожатого, за полем лай деревенских собак, страшно! Детям плакать не велят, все валятся с ног, снега по колено. Повезло еще, что не холодно, но к утру подморозит, костра не разведешь, мерзнем от собственного пота. И пусть весь поход — на пару дней и ночей, до границы бы дойти, все равно не по себе, зябко и на душе отчаянье: вокруг война, теряем родных, что впереди — неизвестно. Главное — выжить. Идем по снежной целине уже пять часов, силы на исходе. Привал на полчаса, не больше. Надо спешить, где-то здесь стоят войска, по ночам близкая стрельба, если начнут палить — так сразу со всех сторон... Сидим в сугробе, тяжело дышим, собственного пара изо рта боимся. И вдруг реб Ицик, самый пожилой из нашего отряда, потерявший семью, шепотом обращается к проводнику: — Можно зажечь огонек? Только один, маленький. — Какой огонек, — хрипят на него со всех сторон, — совсем рехнулся. Увидят с дороги. — Маленький огонек, — отвечает, — крохотный. Сегодня первый вечер Хануки. Как произнес слово, так мы и притихли, припомнив, что и в самом деле сегодня наступает Ханука, а мы забыли в суматохе сборов и побега. — Нет, — принимает решение проводник, — никаких Ханук! Сидеть тихо и ждать команды, когда снова пойдем. — Да вот же, — тянет свое реб Ицик, — сарай разрушенный рядом. Войдем на секундочку, зажжем, свеча со мной, посидим как люди — и двинемся дальше. В лице проводника сомнение, он тоже еврей. Секундочку? Ну, если остальные не против, почему не войти как люди? Мы не против, мы, можно сказать, впервые в жизни рискуем остаться без ханукальных огней. Мы вообще рискуем многим, но почему не зажечь, если есть секундочка и свеча? Заходим, еле дышим, реб Ицик возится со свечой, вернее с двумя, первая «шамаш», чиркает спичками, все на него шикают, он сопит, снова чиркает. Вот осветилось его лицо, он зажигает маленькую свечу, она трещит, огонек чудом держится на худом фитильке. Негромко произносятся благословения, кто-то всхлипывает, отвечаем: «Амен». От зажженной свечи он зажигает вторую, уже закрепленную на ящике. Садимся и молчим пять минут, не меньше, даже проводник сидит с нами, неотрывно смотрит на дрожащий свет, о чем-то вспоминает, и видно, что готов расплакаться, как все мы... Ничего не поем — опасно, а надо бы петь, так принято, ну да мало ли что принято — смерть ходит вокруг. И тут в тишине раздаются далекие голоса. Конец, вот она и пришла за нами! К сараю приближается дозор. Надо встать, погасить свечу, бесшумно помахать руками, чтобы развеялся дым и свечной запах, но все сидят, словно неживые. Уже рядом кричат в полную глотку, не по-еврейски. К нам едут конники! Совсем близко. Может быть, не заметят? Но поздно, уже заметили, входят, вернее вваливаются, наполняя воздух чадом горящих факелов и злым простуженным матом. Поймали! Мы сидим, прижавшись друг к другу, как сидим вот уже сотни лет, когда к нам врываются убийцы и бандиты. Главный их бандит, детина в кожаном полушубке, только что с лошади, разгоряченный, с наганом на боку, протискивается вперед, и уже обозначился на его губах первый, самый лютый окрик, как вдруг он замечает нашу свечу. Реб Ицик пытается прикрыть ее ладонью, но останавливает руку на полпути, в глазах ужас, рот приоткрыт, а пара нет, от страха перестал дышать. Переводим взгляд на детину, тот тоже застыл — стоит и смотрит. Пауза затягивается, уже сзади его подталкивают: ну чо, командир, прикажешь вязать или так порубаем? Он оглядывается на своих: а ну, братва, наружу! Братва недовольно выходит из сарая, а он стоит над нами, не отводя взгляда от огонька свечи. Видно, как часто моргает, в глаз попала сажа от факелов. И вдруг — выходит вслед за своими. Слышна команда «по коням», топот, храп лошадей, крики, все дрожит — и затихает в морозном воздухе: уехали. Мы тихо поднимаемся. Тихо берем свои узлы. Уходим. В свой неизбывный поход. Чудо Хануки. Кто мог знать, что на нас наткнется отряд свирепого Железняка, матерого вояки и революционера уже во втором поколении? Кто мог предположить, что он явится перед нами, перепуганными беженцами, ровно в тот момент, когда будет зажжена первая свеча? И думалось ли нам, что именно в эту секунду вспыхнет в его революционном мозгу воспоминание далекого детства, когда он сидел в доме своего дедушки, на столе горели такие же огни и вся семья пела торжественный ханукальный мотив? Мы не пели, а он, Железняк, вспомнил — и ушел своей дорогой, чтобы не мешать нам идти своей...» Говорят, есть такая легенда, что внук грозного командира, а может быть, правнук, родословной нам не показывали, обитает ныне в Иерусалиме или где-то в соседних селениях. Причем каждый год зимой, с началом последней недели месяца кислев, зажигает в своем доме восьмисвечник. На Хануку принято рассказывать добрые истории. Хотя, по правде говоря, неизвестно, насколько добра наша история. Сознаемся, может быть, все происходило не так: отрядом конников верховодил не революционный командир Железняк, а местный атаман Халупа, обычный бандит — в роду ничего еврейского на двадцать поколений во все стороны. Свечу он даже не заметил. Да и из сарая никого не выпустили, порубали всех тут же, на месте, никто толком крика не издал, даже дети, один реб Ицик только и пытался кого-то ухватить за полу шинели, да быстро остыл. И нету нас теперь — ни нас, ни наших потомков, которым бы жить да жить, строить социализм в России, потом бежать от немцев на восток, обратной дорогой, затем возвращаться и хоронить друг друга, опять как-то жить, устраиваться, робко размножаться, уже никогда не вспоминая про Хануку с ее огнями, переезжать в Израиль (или не переезжать), читать этот рассказ и так далее. Или не читать. Про то, как все обернулось чудом. Ибо, не зайди мы сюда, в этот промозглый сарай, так убили бы прямо в сугробах при дороге, без свечей, без воспоминаний о мифическом дедушке-еврее и ханукальных гимнах. Известно только одно: эту историю, вернее сказку, потому что конец счастливый, а других не бывает, услышали мы, оказавшись на Хануку в гостях в израильской семье древнего раввинского рода по фамилии Залезник. Родственники, быть может, или потомки, кто ж теперь установит, спросить абсолютно некого...
....................................................
10. Ханукальная история
Эта история произошла около 100 лет назад в Багдаде, во время субботней трапезы у Авраhама Пинхаса, богатого еврейского купца. Обычно за столом у мистера Пинхаса собиралось много гостей, но в эту субботу был только один богатый человек, которого он пригласил из синагоги. Гость испытал благоговейный страх от богатства вокруг, толстых персидских ковров, инкрустированных золотом блюд и красиво украшенных стен. Только одна вещь привела его в замешательство: посредине стола стояла старая разбитая бутылка, выглядевшая так, будто двадцать лет назад в ней хранилось оливковое масло. Когда хозяин заметил, с каким изумлением его гость смотрел на бутылку, он произнес: «Я вижу, вы желаете узнать об этой бутылке. Хотите услышать удивительную историю?» Когда гость согласно кивнул, он начал рассказ: — Мой отец был уважаемым купцом здесь в Багдаде, но он всегда был занят и оставил меня под опекой моего дедушки. Каждое утро дед будил меня, следил, чтобы я мыл руки, произносил утренние молитвы и не забывал позавтракать. Затем каждый раз, перед тем как я уходил в школу, он целовал меня в лоб, поднимал руки к небу и говорил: «Ваани, оно ани во?» («А я, куда я пойду?!»). Позже — в иешиве — я узнал, что эти слова выкрикнул Реувен, когда обнаружил, что Йосефа нет в яме, и что спасти его невозможно (Брейшис, 37:30). Но я не знал, какое отношение это имеет ко мне. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, случилась трагедия: мой дедушка умер. Некому было заботиться обо мне утром, так что я начал ходить на работу со своим отцом. Отец старался следить, чтобы я молился и учился понемногу, но он всегда был очень занят, а бизнес, которым он занимался, очаровал меня, и я перестал уделять много внимания своим занятиям. Затем, два года спустя, меня постигла другая трагедия: мой отец скоропостижно скончался и теперь, помимо того, что я остался один, была еще одна проблема — что делать с бизнесом? Мне предоставили выбор: или продать дело и выручить деньги, или попытать удачу, управляя делом некоторое время, и я решил, несмотря на советы друзей, попробовать последнее. Я чувствовал себя в бизнесе, как рыба к воде. Прошло немного времени, и я начал заключать большие деловые сделки с лучшими торговцами. Но я стал чувствовать себя не в своей тарелке одетым в кипу и цицис, когда не мог есть со всеми, а соблюдение Субботы мешало установлению связей с партнерами. Поэтому я постепенно перестал быть столь религиозным, и обнаружил, что чем больше заповедей я опускал, тем удачливее я становился. Прошло несколько лет, я поднимался выше и выше (а может — опускался ниже и ниже?..), пока однажды, когда я шел домой после заключения действительно большой сделки, я заметил юного еврейского мальчика, возможно, тринадцати лет, который сидел на тротуаре и плакал. Знаете, как это бывает — когда ты счастлив, то не можешь видеть кого-то несчастным, правда? Поэтому я подошел к нему и спросил, что случилось. «О, благодарю вас за участие, — сказал он, — но это связано с еврейством, не думаю, что вы сможете понять». Когда он произнес эти слова, я почувствовал, будто кто-то ударил меня ножом в самое сердце. «Тебе следует знать, что я еврей, — сказал я ему. — Я даже немного изучал Талмуд в иешиве». «О, извините, — ответил мальчик, — я не хотел причинить вам беспокойство... Просто мне так плохо. Знаете, у нас нет денег, — он посмотрел на меня и вытер глаза рукавом рубашки. — Мой отец недавно умер, и моей матери приходится работать, чтобы прокормить нас, меня и моих шестерых братьев и сестер, так что дела неважные. А сегодня мама сказала, что вечером Хануко, и нужно обыскать весь дом, чтобы найти деньги на масло и зажечь светильник, и что, возможно, Всевышний сделает для нас чудо Хануко и мы что-нибудь найдем. Мы обыскали везде и уже были готовы сдаться, когда моя маленькая сестра нашла монету за одним из выдвижных ящиков. Мы все были так счастливы! Тогда моя мама сказала мне бежать в магазин и купить масло. Я побежал и успел купил масло перед самым закрытием магазина. Я шел домой, держа в руках бутылку, и мечтал. Я представил, как приятно будет зажечь ханукию, и как все будут улыбаться. Я вспомнил, как теплый желтый свет освещал наши лица, и все выглядели такими чистыми и счастливыми. Может, мы даже будем петь и танцевать, как в прошлом году. Может быть, Всевышний действительно пришлет Мошиаха в этот раз, как говорит мама, и тогда она снова будет улыбаться. Я шел быстрее и быстрее, я был так возбужден. Сегодня Хануко!.. А потом... я споткнулся. Я упал на улице и бутылка выпала из моих рук! Я с ужасом наблюдал, как она приземлилась на камень и разбилась! И все масло разлилось... и оно они во?!» Мальчик снова заплакал, но когда я услышал эти слова, я вспомнил своего дедушку и понял, что он имел в виду — должно быть, он знал, что это случится. Эта разбитая бутылка — я! А разлитое масло — моя еврейская душа, я потерял свою еврейскую душу! Будто в трансе, я достал из кармана пачку денег, отдал ее мальчику и сказал ему вернуться в магазин, постучать в окно и просто сказать продавцу: «Меня послал Авраhам Пинхас». «Иди! — сказал я ему. — Купи, что захочешь, счастливой Хануки! Иди.» Когда мальчик ушел, я поднял бутылку с дороги и принес ее домой, все еще в шоке. Я долго стоял и смотрел на ту разбитую бутылку, рыдая. Затем мне пришла в голову мысль: «Еврей не может потерять своей еврейской души. Может, я ее игнорировал или усыпил, но я уверен, она все еще здесь». Поэтому я достал из сундука дедушкину ханукию, стер с нее пыль, нашел немного масла и фитиль и зажег первую свечу. Свет! Я почувствовал, что ожил. Я даже решил,что сделаю вот что... Я начну надевать тфилин с завтрашнего утра! Следующим вечером я зажег две свечи и решил с этих пор есть только кошерную еду. А на другой вечер, что начну изучать Тору. А потом я решил снова начать соблюдать Субботу. Когда наконец в последний вечер горели восемь свечей, я почувствовал, что стал другим человеком. Обновленным человеком. Свечи Хануко спасли меня... Вот почему я храню разбитую бутылку — чтобы она напоминала миг, где я был, и как чудо с маслом спасло мою жизнь. Пусть свечи Хануко принесут настоящий мир и благословение всему человечеству, и пусть Всевышний пришлет нам Мошиаха сейчас, тогда мы сможем снова зажечь Менору в святом Храме и радоваться вместе со всеми евреями в Иерусалиме!